Ханс Кристиан Андерсен

Пастушка и трубочист

Видали ли вы когда-нибудь настоящие старинные шкафы, почерневшие от времени, с деревянными завитушками и резными листьями? В одной жилой комнате стоял как раз такой шкаф — прабабушкино наследство. Шкаф был весь покрыт резьбой — деревянными розами и тюльпанами с самыми затейливыми завитушками, между ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами. На самом видном месте был вырезан человечек. Забавно было глядеть на него: он скорчил гримасу и ухмылялся от уха до уха, однако никак нельзя было сказать, что он смеется. У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети прозвали его “козлоногий обер-унтер-генерал-капитан-сержант”.

Это звание выговорить было трудно и редко кто его удостаивался.

Зато и вырезать такую фигуру не легко,но тем не менее он красовался на шкафу.

Человечек все время смотрел на подзеркальный столик, потому что там стояла прелестная фарфоровая пастушка в башмачках с позолотой и в золоченой шляпке. Платье ее было украшено красной розой, а в руке она держала пастушеский посох, Пастушка была очаровательна!

Недалеко от нее стоял маленький трубочист, черный, как уголь, но тоже фарфоровый и такой же чистенький и красивый, ничуть не хуже всякого другого. Он ведь только изображал трубочиста, мастер с тем же успехом мог сделать его принцем — не все ли равно?

Он стоял грациозно, держа в руках лесенку, а лицо у него было бело-розовое, что пожалуй, было ошибкой: не мешало бы его хоть чуточку выпачкать. Он стоял почти рядом с пастушкой — так их поставили. А раз уж так, они взяли да и обручились, они ведь очень подходили друг к другу: оба молодые, сделанные из одинакового фарфора и одинаково хрупкие.

Тут же рядом стояла еще одна кукла, втрое больше их ростом,— старый китаец, умевший кивать головой. Он тоже был фарфоровый и уверял, что приходится пастушке дедом, и хотя не мог этого доказать, утверждал, что она должна его слушаться. Поэтому он кивал козлоногому обер-унтер-генерал-капитан-сержанту, который сватался за пастушку.— Вот твой будущий муж,— сказал однажды старый китаец.— Похоже он сделан из красного дерева. С ним ты будешь обер-унтер-генерал-капитан-сержантшей. У него весь шкаф набит серебром, не говоря уж о том, что лежит в потайных ящиках— Не хочу в темный шкаф! — возразила пастушка,— говорят он держит там одиннадцать фарфоровых жен!—Ну,значит,будешь двенадцатой! — отрезал китаец. — Сегодня ночью, как только старый шкаф затрещит, сыграем вашу свадьбу, иначе не быть китайцем! Тут он кивнул головой и заснул.

А маленькая пастушка расплакалась и, взглянув на своего милого трубочиста, сказала:

— Прошу тебя, убежим отсюда в широкий мир. Здесь нам оставаться нельзя.

— Ради тебя я готов на все! — воскликнул трубочист.— Уйдем хоть сейчас! Уверен, что смогу прокормить тебя своим ремеслом.

— Ах, только бы спуститься со столика! — вздохнула пастушка.— Я не вздохну спокойно, пока мы не будем далеко-далеко.

Трубочист утешил ее и показал, как удобнее спуститься вниз по бордюру и позолоченным резным ножкам подзеркальника. Тут им очень пригодилась его лесенка, и в конце концов они благополучно добрались до пола. Взглянув на шкаф, они увидели, что там начался страшный переполох. Резные олени вытянули шеи, выставили рога и принялись крутить головами, а козлоногий обер-унтер-генерал-капитан-сержант высоко подпрыгнул и крикнул старому китайцу: — Они сбежали, сбежали!

Беглецы испугались и юркнули в выдвижной ящик под окном. Тут лежали разрозненные колоды карт, был кое-как установлен кукольный театр. На сцене шло представление. Все дамы — червонные, бубновые, трефовые и пиковые обмахивались своими тюльпанами, сзади них стояли валеты и у каждого из них было по две головы — одна вверху, другая внизу. Пьеса была о двух влюбленных, которым никак не удавалось соединиться, и пастушка заплакала: это так напоминало ее судьбу.

• Ах, я не могу больше выдержать! — пролепетала она.— Уйдем отсюда.

Но когда они снова очутились на полу и посмотрели на свой подзеркальник, они увидели, что старый китаец проснулся. Он сдвинулся с места и куда-то переползал сидя,— ходить он не умел, поскольку всегда сидел скрестив ноги.

— Старый китаец гонится за нами! — вскрикнула пастушка и в испуге упала на свои фарфоровые колени.

— Кажется, я придумал,— сказал трубочист.— Видишь вон ту большую вазу для пряностей, что стоит в углу? Спрячемся в нее! Ляжем на лепестки роз и лаванды и будем оттуда бросать соль в глаза китайцу, если он доберется до нас.

— Это мало поможет! — возразила пастушка.— Китаец и ваза были когда-то помолвлены, чувство любви не могло исчезнуть бесследно. Нам остается только одно — выбраться в широкий мир!

— А у тебя хватит на это духу? — спросил трубочист.— Подумала ты о том как велик этот мир, о том, что нам уже сюда не вернуться?

— Да, подумала! — ответила пастушка.

Трубочист пристально посмотрел на нее и сказал:

— Я знаю лишь один путь — дымоход! Сможешь ли ты залезть со мной в печку, а потом в дымовую трубу? Там-то уж я знаю, что делать! Мы поднимемся так высоко, что догнать нас не смогут. А на самом верху есть дыра — выход в широкий мир. И он повел ее к печной дверце.

• Ах, как там черно! — воскликнула она, но все-таки полезла за ним в печку, а затем и в дымоход, где было темно хоть глаз выколи, вот мы и в трубе! — сказал трубочист. Посмотри! Какая чудесная звездочка сияет наверху!

На небе и в самом деле сияла звезда, словно указывая им путь. А они лезли и карабкались все выше и выше,— и какой это был тяжелый путь! Но трубочист поддерживал пастушку и подсказывал, куда ей удобнее ставить свои фарфоровые ножки. Так они добрались до самого верха трубы и присели на ее краю — они очень устали, и немудрено.

Над ними расстилалось усеянное звездами небо, а внизу виднелись крыши домов, и кругом, на все стороны, и вширь и вдаль, простирался огромный мир. Бедная пастушка никак не ожидала, что свет так велик. Она положила головку на плечо трубочиста и заплакала так горько, что слезы смыли позолоту с ее пояса.

— Нет, это уж слишком! — воскликнула она.— Этого мне не вынести! Мир слишком велик! Ах, если бы снова очутиться на подзеркальном столике! Не успокоюсь, пока не вернусь туда! Ведь пошла же я за тобой на край света, а теперь ты мог бы проводить меня домой, если хоть чуточку любишь!

Трубочист стал уговаривать ее, напомнив о старом китайце и козлоногом обер-унтер-генерал-капитан-сержанте, но она только плакала да целовала своего трубочиста. Так что пришлось ему уступить ей, хоть это и было неразумно.

С трудом они спустились обратно вниз. Нелегко это было! Оказавшись опять в темной печи, они сначала прислушались к тому, что делается в комнате. Все было тихо. Они выглянули из печки и ... о ужас! — на полу лежал старый китаец. Погнавшись за ними, он свалился со столика и разбился на три части. Спина откололась целиком, голова закатилась в угол. Козлоногий обер-унтер-генерал-капитан-сержант стоял, как всегда, на своем месте и раздумывал.

— Какой ужас! — воскликнула пастушка.— Старый дедушка разбился, и все из-за нас! Я этого не переживу! — И она в отчаянии заломила свои крошечные ручки.

— Его еще можно преотлично починить! — сказал трубочист.— Не огорчайся так! Ему приклеят спину, а в затылок вгонят хорошую заклепку, и он опять будет совсем как новый и, чего доброго, наговорит нам кучу неприятных вещей!

— Ты думаешь? — спросила пастушка, и оба они вскарабкались на свой столик.

— Далеко же мы с тобой ушли! — сказал трубочист.— Не стоило и трудиться!

— Только бы удалось починить дедушку,— вздохнула пастушка.— Дорого это обойдется?..

Старого китайца починили: приклеили ему спину и вогнали в затылок хорошую заклепку. Он стал как новый, только кивать уже не мог.

— Что-то вы загордились с тех пор, как разбились! — сказал ему козлоногий обер-унтер-генерал-капитан-сержант.— Только с чего бы это? Ну так как, отдадите вы ее за меня или нет?

Трубочист и пастушка умоляюще взглянули на старого китайца: как бы он не кивнул. Но кивать он уже больше не мог, а объяснять посторонним, что у тебя в затылке заклепка, было неприятно. Так и осталась фарфоровая парочка неразлучна. Пастушка и трубочист благославляли дедушкину заклепку и продолжали любить друг друга, пока не разбились.